Марк Захаров

Необычное для ленкомовской стилистики действо рождается так трудно, что, похоже, вконец измотало постановщика Марка Захарова, который в прямом смысле лишился сна.

"Все пилюли, что я привез из Германии, и те, что есть у нас в России, на ночь смешиваю в кулаке, глотаю и просто теряю сознание", — пожаловался Марк Анатольевич корреспонденту "МК", единственному представителю СМИ, допущенному на прогон многострадального спектакля.

"Никогда в жизни у меня не было такого волнения и тревоги", — сетует режиссер, заранее предупредив, что его слова не следует принимать за истину, потому что он находится в трансе после всех нагрузок и отчаяния, которые пережил.

— Марк Анатольевич, но вы же не мазохист. Зачем же сознательно обрекли себя на такие муки?

— Мы, конечно, немного соскучились по спектаклям, где не все время пляшут и поют, а зрители в зале смеются. Нам хотелось сделать что-то другое. Хотя бы чтобы был не комедийный жанр, а более сложная драматургическая основа, которая, не скрою, создавалась большим трудом, коллективными усилиями. Очень тяжело.

— Как возникла идея объединить в одном спектакле два разных произведения — радиопьесу Фридриха Дюрренматта "Ночной разговор" и пьесу Жана Ануя "Эвридика"? Где вам удалось откопать эти, мягко говоря, далеко не свежие тексты?

— "Ночной разговор" мне посоветовал прочитать Кама Гинкас. Пьеса мне в общем понравилась, но ставить нельзя: безнадежно устарела (ведь написана в 50-х годах), к тому же многословна и без всякого движения (радиопьеса все-таки). Но сама ситуация актуальна: влезает палач (или, по-нынешнему, киллер) в окно к человеку, который занимается журналистикой, и склоняет его к самоубийству…

Подумалось, что люди из "Ночного разговора" при неких фантасмагорических допусках вполне могут явиться в другом времени с определенными изменениями характера, то есть превратиться в героев пьесы "Эвридика" Жана Ануя (кстати, она написана в 1942 году и достаточно хорошо известна). Родились какие-то сумасшедшие идеи — сначала робкие, потом более смелые, чтобы переплавить одно в другое, соединив стержнями общей судьбы.

— Интересно, сколько же времени вы сочиняете этот спектакль?

— Театр — сложное производство. Мы не умеем ритмически работать и правильно выстраивать трудовой процесс. Строительство декораций занимает много времени. К тому же сейчас мы закупили новую световую аппаратуру экспериментального характера, включая, скажем, уличные фонари особого накаливания.

Приборы, которые в театре не применяются. Так что все это еще надо осваивать. Но если говорить обо мне лично, то, наверное, чуть больше месяца ушло на формирование драматургической основы и два месяца составил репетиционный период.

— Марк Анатольевич, вы верите в любовь?

— Верю. Ее этапы, наверное, биологически запланированы. До сорока лет мы бунтари. Потом новый период, потом — седина в висок, бес в ребро.

— У вас уже наступил этот период?

— Искушения всякие были. Бес меня посетил и не раз летал надо мной. Но, как я сказал на своем последнем юбилее, я неприлично долго для режиссера живу со своей женой.

— Но у вас скоро новый юбилей?

— Малоприятный. Семьдесят лет — это уже плохой возраст. Каждый день надо делать что-то разумное, доброе, вечное... Но мне пока 69.

— В спектакле заняты в основном звезды — Маша Миронова, Александр Лазарев, Александр Абдулов, Леонид Броневой. Как в сей первостатейный состав попадала ваша студентка Ирина Денисова? Уж не она ли "бес в ребро"?

— Действительно, у меня было две исполнительницы Эвридики. Вместе с Марией Мироновой репетировала студентка моего курса Ирина Денисова, очень своеобразная, способная актриса. В какой-то момент я не знал, кто из них будет лидер. Но Ирина по семейным обстоятельствам должна была уехать из Москвы. Так что осталась только Маша.

Что же касается вашего вопроса, то у меня есть табу: я не мог бы вступить в близкие отношения со студенткой своего курса. Меня очень тяготил бы момент использования служебного положения с элементами некоего принуждения — довольно пошлого, к сожалению, встречающегося в жизни. Впрочем, я никого не осуждаю. Просто у меня есть комплекс, который я не сумел бы преодолеть, даже если бы захотел.

— Почему вы не заняли в спектакле свою дочь Александру Захарову?

— Несмотря на всю любовь к дочери и понимание того, что она одна из ведущих актрис, надо, чтобы в репертуарном спектакле была большая команда людей, которым можно поручать главные роли. У нас их человек 10, среди которых и Саша. Она только что, по-моему, хорошо сыграла в "Шуте Балакиреве". Дальше у меня есть задумка сделать с ней "Последнюю жертву" Островского.

Правда, начать еще что-то репетировать сейчас просто невозможно. От самого слова "театр" вздрагиваю. Депрессивное состояние, такая паника, такой ужас... Хотя, возможно, если неделю ничего не делать, потом опять появится зуд.

— Когда же "Плач палача" появится на ленкомовской афише?

— Американцы, прежде чем работать на Бродвее, обкатывают свои спектакли в других местах. У нас иная традиция: сначала мы играем под замену. Вот поправим, отредактируем, посмотрим, как наш спектакль воспринимается зрителями, — тогда и сыграем премьеру. Скорее всего — в последних числах мая.